По страницам Очаковской приходской газеты

Обаяние зла

Обаяние зла

Это чувство, наверное, знакомо многим — завороженный взгляд на актерский, писательский, художественный талант, вне зависимости от того, что несет эта необыкновенная одаренность — добро или зло. Красота, как живой и точно схваченный образ привлекает нас помимо воли сразу глубоко и властно. Происходит это чуть раньше, чем сердце устыдится смысла видимого. Обаяние зла работает на опережение, занимает  первенствующее место и не хочет удаляться, даже когда ум и сердце, наконец, разобрались что к чему.

Эту особенность человеческого восприятия подмечали наши выдающиеся классики Пушкин и Лермонтов, создавая  литературных «героев нашего времени». Обаятельные злодеи, неспешно с умом в глазах и улыбкой на устах торгующие опустошенностью своего сердца — Онегин и Печорин, словно сводят с ума окружающих их людей. Они будоражат общество, накаляют его страсти, драматургические  коллизии необыкновенной силы сопровождают этих персонажей на всем протяжении действия того и другого литературного произведения. Мы воочию видим, как велико может быть притяжение «черной дыры» обаятельной злой силы, как легко люди втягиваются  в ее орбиту, как скоро и много теряют, как только прикасаются к ней. До сих пор  большую часть нашей интеллигенции держит в своем плену главный для нее роман XX в. «Мастер и Маргарита». Держит, может быть, не столько писатель М. Булгаков, сколько созданная его талантом правда о жизни интеллигенции, столь зависимой от метаморфоз зла. Роман писался в 1920-е послереволюционные годы, когда уже вихрем пронеслась поэма А. Блока «Двенадцать», блистал своим богоборчеством В. Маяковский, С. Есенин приближался к  «Черному человеку» и другим своим вещам, фиксирующим нарастающий бунт человека против Бога. Булгаков отказывается от воспевания вихревых потоков революции, которые закрутили человека и подняли его в небеса, где человек, однако, столкнулся лицом к лицу не с Богом, а с бесами. Его стихия  — это мир человеческого окоема, быта и бытовых отношений, среда полной брошенности людей на произвол судьбы. Чтобы подчеркнуть эту оставленность человека Богом писатель и создает второй план — якобы евангельских событий. Уже там в те далекие времена распятия Богочеловека, по логике писателя, человек  был оставлен Богом  на самостояние, уже тогда говорит он, не была четко и ясно решена задача человеческого спасения, не обозначена Богом стратегия его поведения. Эту неясность, идущую от ума, Булгаков и делает и главным оправданием вмешательства инфернальных сил в людское сообщество послереволюционной России. Обаятельное зло помогает тем, кто действительно выживает в этой борьбе и оставленности, кто заслуживает своими усилиями участия в его судьбе. Только им, остальные — лишь предмет для иронии, насмешки, игры, презрительного отношения. Так вырисовывается и главная идея романа, так обаявшая нашу интеллигенцию, талант ценен вне зависимости от его нравственной устремленности. «Мастер» велик не только и не столько перед Богом, сколько перед сатаной, которого он и смиряет и делает ценителем своего таланта. «Разве это не большая победа над злой силой», словно говорит такой интеллигент, если ей готовы подчиниться все, и Добро и Зло. Самообман  о готовности зла служить силе таланта словно и не виден, но даже писатель, следуя истине, вынужден лишить своего главного героя «счастья спасения в вечности, спасения в Боге», но делает он это так как будто это выбор сам герой.

Советская эпоха вообще очень много сделала для того чтобы придать злу несвойственный ему привлекательный вид. Особенно много преуспело на этом поприще киноискусство. Кино в целом представляет из себя специфический  жанр, настолько пронизанный духом обаятельного зла, что невольно начинаешь думать о нем,  что оно специально создано для манипуляции человеческим сознанием. Ведь в основе кино и лежит готовность манипулировать человеческим ликом — образом Божьим — с такими ухищрениями, какие не снились и изысканным цирковым артистам. Как тут злу не пристроиться? Как не занять ловкое и удобное местечко, не прикрыться флером изящества и внешнего блеска? Глава большевистской революции 1917 г. говорил о кино, как важнейшим среди искусств. Важнейшим для большевиков, потому что он имел в виду его идеологическое значение, возможности воздействовать на умы простых людей. И кино, действительно, творило чудеса в советское время. Оно заменяло людям потерянный мир ушедшей реальности: мир добрых чувств и светлых романтических отношений между мужчиной и женщиной, высокой поэзии труда, который стал утилитарным, даровым, нередко подневольным; доверия друг другу и подлинного единства общества. Оно оттеняло белое и черное, высокое и низкое, доброе и злое, чего в жизни, все смешавшей в одно целое, давно уже не было. Кино дополняло и высветляло темную и серую стороны жизни, тяжелых советских бедней. И люди старались жить как в кино восторженно, а если это не получалось, у них оставалась надежда, что где-то не так далеко есть люди, которые уже начали жить «как должно», «как в кино» и что со временем и они будут так жить.

Ну не зло же, скажет мудрый читатель, пропагандировали эти кинофильмы, не плохому учили, потому и смотрят и ценят люди их до настоящего времени. На первый взгляд кажется, что не зло. Но, напомним, что именно кино становилось на место духовного мира, которого недоставало тогда человеку — мира церковного и доброй нравственности, мира надежности и традиции. Оно занимало это святое место. Оно создавало иллюзию того, что ничего не изменилось, стало даже еще лучше, в хотя в реальности всё было уже по-другому. Истинному добру приходилось таиться, или страдать, истинной любви в реальной жизни приходилось терпеть насмешки и надругательства, гонения и небывалые испытания. «Обаятельное зло» советского кино было иллюзией, поддерживающей реальное зло, таившееся в советском богоборческом строе, насквозь лживом и репрессивном.

В это беззаботное романтичное мелькание кинотеней, однако, легко проникал вполне телесный образ вождей, сначала Ленина, потом Сталина и там в светлой зыби киношного праздника жизни, становился фигурой такого уровня народного киногероя, какой не снился ни одному гениальному актеру. И здесь кино опять же выступило локомотивом, который вытащил на всеобщее обозрение и приветствие может быть самое большое зло этого время –– образы большевистких вождей. Во многом благодаря киноискусству большевистские вожди стали коллективным портретом самого советского народа. Эту тенденцию обожествление народа и чего вождя  ясно увидел поэт С. Есенин и так отразил в поэме «Анна Снегина»: «Скажи, кто такое Ленин?» Я тихо ответил: «Он — вы». Вождизм обретал свое злое обаяние среди той густоты мифов, в которую был тогда глубоко погружен  народ в беднокрестьянской своей части. Народ накануне революции 1917 г. страстно жаждал появления своего нового Разина и Пугачева, которые бы наделили его землей. И эта вера народная была уже настолько беспощадна и непоколебима, что этот народ (но не весь) просто с решимостью ждал, когда это произойдет. Большевики, которые до поры далеки были от столь радикальной земельной народной программы, не могли не использовать эту народную страсть в качестве стенобитной машины и потому включили в свою программу и «земельный вопрос». Обаяние Ленина и потом Сталина росло прямо пропорционально тому злу, которое они творили. Важно было при этом не отрываться от народа, не забывать воспроизводить эффект зеркальности во взаимоотношениях вождя и народа: «Вы — это я, я — это вы». Как бы ни была крепка и сильна репрессивная рука власти, все время, через газеты, кино, собрания, конференции, подчеркивать взаимоперетекание власти народа и вождя. Этот принцип существования вождизма первым нарушил Хрущев, подорвав доверие к самому явлению своими разоблачениями Сталина, но особенно своей личной отстраненности от виртуального общения с народом.  Брежнев уже не смог вернуть потерянное,  и таким образом советский вождизм на Сталине и закончился, злое обаяние первого государственного человека в стране стало сходить на нет, а с ним и рассыпаться все остальное. 

Олег Кириченко (продолжение следует)